[Демо]

Внутренний мир Феликса Дзержинского

7/20 декабря 1917 года по предложению Ленина Феликс Эдмундович Дзержинский был назначен председателем Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров. И на посту руководителя советских органов безопасности он фактически бессменно находился до кончины.

В исторической литературе сложилось целое направление по изучению теоретического наследия и практической деятельности Дзержинского. Написаны десятки книг и сотни статей, изданы сборники документов и материалов, которые помогают наиболее полно понять многогранную деятельность этого человека. И всё же возникает немало вопросов, потому что многие биографы и исследователи его жизни и деятельности почти не касались того, каким человеком он был ко времени назначения председателем ВЧК. Лишь проанализировав все обстоятельства, повлиявшие на становление личности Дзержинского, можно будет понять многие его решения времен Гражданской войны и новой экономической политики.

В декабре 1917 года ему исполнилось 40 лет, 20 из них он посвятил борьбе с самодержавием, проведя 11 лет в тюрьмах, ссылках и на каторге. В 17 лет он дал клятву бороться со злом до последнего дыхания. "Я всей душой стремлюсь к тому, чтобы не было на свете несправедливости, преступления, пьянства, разврата, излишеств, чрезмерной роскоши, публичных домов, в которых люди продают свое тело или душу или и то и другое вместе; чтобы не было угнетения, братоубийственных войн, национальной вражды... Я хотел бы обнять своей любовью всё человечество, согреть его и очистить от грязи современной жизни". Поэтому "жить личным счастьем — счастьем, когда миллионы мучаются, борются и страдают, когда по тюрьмам гниют и с ума сходят, стуча головами в одиночках, когда вся земля стонет от ига, против которого мы боролись и за которых мы готовы жизнь свою отдать — и сознательно здесь искать счастье... невозможно" . А чтобы достигнуть поставленных целей, "такие, как я, должны отказаться от всех личных благ, от жизни для себя ради жизни для дела". Именно во имя этого, "пока теплится жизнь, жива сама идея, я буду землю копать, делать самую чёрную работу, делать всё, что смогу. И эта мысль успокаивает меня, даёт возможность переносить муку. Нужно свой долг выполнить, свой путь пройти до конца". Счастье — это "не жизнь без забот и печалей, счастье — это состояние души", и в душе "есть святая искра... которая даёт счастье даже на костре". А силы духа, отмечал Дзержинский в 1901 году, "у меня хватит ... на тысячу лет, а то и больше" .

Феликс был потомственным дворянином и принадлежал к старинному роду. Из документов следует, что предком Дзержинских был ротмистр Николай Дзержинский. Отец Феликса Эдмунд-Руфин Дзержинский родился 15 января 1838 года, в 1863-м он окончил физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета и через два года уехал с семьёй в Таганрог, где до ухода в отставку по болезни в 1875 году работал преподавателем физики и математики в мужской и женской гимназиях. Скончался он в 1882 году, на 43-м году жизни, от туберкулёза. Мать Феликса Елена Игнатьевна, в девичестве Янушевская, происходила из интеллигентной семьи. Её отец был профессором Петербургского железнодорожного института. После смерти мужа на руках у 32-летней вдовы остались восемь детей, старшей Альдоне исполнилось 12 лет, младшему Владиславу — немногим более года. Они жили на небольшую пенсию отца и мизерную арендную плату за имение Дзержиново. Их материально и морально поддерживала мать Елены Игнатьевны Казимира Янушевская, проживавшая в усадьбе Йоды под Вильно. В те годы Феликс познал нужду. Для того чтобы иметь постоянный заработок, он поступил на работу в переплётную мастерскую в Ковно и "весьма бедствовал": "Не раз текла слюнка, когда я приходил на квартиру рабочих и в нос ударял запах блинов или чего-нибудь другого. Иногда приглашали меня рабочие вместе поесть, но я отказывался, уверяя, что уже ел, хотя в желудке было пусто".

Дзержиново, небольшая усадьба обедневших дворян, располагалась среди дремучих вековых деревьев в Налибокской пуще в Ошмянском уезде Виленской губернии (ныне Республика Беларусь). Воспоминания о родных местах помогли ему выжить в тюремных застенках. "Я ведь не раз думаю о нашем Дзержинове, — писал он сестре Альдоне 3 июня 1913 года, — как о сказке, что там восстановятся все силы мои и молодость вернётся...". Его всегда восхищала красота и гармония природы: "...Природа так меня поглощала, что я почти не чувствовал своего существа, а чувствовал себя частицей этой природы, связанной с ней органически, будто я сам был облаком, деревом, птицей... красота природы (в звёздную летнюю ночь лечь на краю леса, что-то тихо шепчущего, и смотреть на эти звёзды; в летний день лечь в сосновом лесу и смотреть на колеблющиеся ветви и на скользящие по небу облака; в лунную ночь на лодке выехать на середину пруда и вслушиваться в тишину, не нарушаемую ни малейшим шорохом, и — столько, столько этих картин) вызывала во мне мысли о нашей идее...".

С шести лет Феликс учился читать и писать по-польски, с семи — по-русски. Первыми его учителями были мать и сестра Альдона, в августе 1887 года он поступил в 1-ю Виленскую мужскую гимназию. Учился с переменным успехом. В первом классе остался на второй год, потому что слабо знал русский язык, а когда подошло время сдавать экзамены на аттестат зрелости, бросил гимназию, мотивируя это тем, что "развиваться можно и работая среди рабочих, а университет только отвлекает от идейной работы, создаёт карьеристов". В свидетельстве о выходе из гимназии отмечалось, что "в бытность свою по VIII класс Виленской гимназии поведения был отличного и оказал при удовлетворительном внимании, удовлетворительных успехах, удовлетворительном прилежании" следующие успехи в науке...". О том, что означало слово "удовлетворительно", видно из свидетельства, где стояли следующие оценки: одна четвёрка (по Закону Божьему), две двойки (по русскому и греческому языкам), по остальным предметам — тройки.

Впрочем, вскоре Дзержинский понял, что образование важно не только для "карьеристов". Часто в его письмах из Нолинска, Кайгородского, Александровского централа, Варшавской цитадели встречаются слова: "Я учусь", "Я читаю, учусь", "С утра до ночи читаю", "Проходят дни за чтением", "Время я провожу преимущественно за чтением", "Читаю теперь больше, даже 8 часов, совсем почти не гуляю". Феликс создал свою систему пополнения знаний, поставив задачу выработать привычку с толком писать — "иначе думать не научусь", и радовался наличию хороших библиотек в Нолинске, царских тюрьмах, возможности получать литературу от родных и друзей.

Как и вся польская шляхта того времени, Феликс воспитывался в духе строгого католицизма и польского патриотизма. Он помнил рассказы матери о преследованиях униатов, о том, как в костёлах заставляли петь молитвы по-русски; помнил рассказы о контрибуциях на население, преследованиях. В коридорах гимназии на дверях висели надписи: "Говорить по-польски строго воспрещается", приветствовался шпионаж в школе. Это, естественно, вызывало протест среди молодёжи. Она хоть и не видела, но знала о жестоком подавлении восстания 1863-1864 годов и связанных с ним виселицах. Впоследствии Дзержинский вспоминал: "Будучи ещё мальчиком, я мечтал о шапке-невидимке и уничтожении всех москалей".

Но прошли годы, и он понял, что насильственная русификация Северо-Западного края — политика не русского народа, а правящего режима. Поэтому вместе с "москалями" пошёл в революционное движение с целью свержения существующего строя.

В гимназии пытливый юноша увлекался библейскими и евангельскими мифами и легендами, церковным учением и был настолько религиозен, что даже собирался поступить в римско-католическую духовную семинарию, чтобы стать ксендзом. Когда старший брат-студент спросил, как он представляет себе своего Бога, Феликс ответил: "Бог — в сердце... Если я когда-нибудь приду к выводу, что Бога нет, пущу себе пулю в лоб" . Однако родной дядя — католический священник — отговорил его, мотивируя тем, что Феликс слишком темпераментен. После чего юноша начал всем горячо доказывать, что Бога нет, а в 16 лет, после знакомства с марксизмом, разуверился не только в догмах церкви, но и в существовании божественного начала. Отрицательное отношение к церкви у него сохранилось и в последующие годы. "Я ксендзов проклинаю, я ненавижу их, — писал он в сентябре 1902 года. — Они окружили весь мир своей сутаной, в которой сконцентрировалось всё зло: преступление, грязь, проституция — и распространяют темноту, покорность "судьбе". Я борюсь с ними не на жизнь, а на смерть…"

Став безбожником и материалистом, Дзержинский вступил в литовскую социал-демократию. В1895 году у 18-летнего Феликса уже был свой кружок, он знакомил товарищей со взглядами на вселенную, развитие первобытного общества, изучал Эрфуртскую программу Социал-демократической партии Германии, принятую в октябре 1891 года, в которой речь шла о пролетарском интернационализме, а в области политической выдвигались требования соблюдения и развития демократических свобод: введение демократической избирательной системы, самоуправления народа, равноправия женщин, свободы союзов и собраний...

2 апреля 1896 года Феликс оставил 1-ю Виленскую гимназию, став профессиональным революционером. "За верой должны следовать дела, и надо быть ближе к массе и с ней самому учиться", — писал он позднее в автобиографии. Он очень переживал, что его братья и сестры не стали соратниками по революционной борьбе, хотя и поддерживали его. Судьба большинства его родных сложилась трагично: сестра Ванда погибла от неосторожного обращения с охотничьим ружьём одного из братьев, Станислава в июле 1917-го убили бандиты; Владислава расстреляли фашисты 20 марта 1942 года в городе Згеж близ Лодзи, а 24 июля 1943 года за связь с партизанами гитлеровцы убили Казимира и его жену Люцию.

В1895 году при содействии знакомого — рабочего поэта, Феликс "пошёл в народ": посещал вечеринки и кабачки, где после получки собирались рабочие, выступал перед ремесленниками и рабочими на загородных сходках в окрестностях Вильно: у горы Шяшкине, в Заречье и Шпинишках, призывая к борьбе за улучшение экономического положения. Однажды рабочие завода Гольдштейна поймали "агитатора Яцека" и его друга и избили. "Мне нанесли ножевые раны по правому виску и голове, — писал Дзержинский. — Доктор Домашевский потом зашил рану. Поэта меньше избили, так как он сразу свалился с ног, а я защищался".

Уже тогда он научился защищаться, отстаивать свою точку зрения не только перед малосознательными рабочими, но и перед товарищами и царским судом. Принципиальность становится важнейшей чертой характера Дзержинского. Его следовало переубедить, но это удавалось не всем, даже Ленину. Так, 16 ноября 1911 года Феликс выступил против подготовки VI (Пражской) Всероссийской конференции РСДРП(б), отметив в письме в Организационный комитет, что "тактика ленинцев... указывает на то, что мы имеем тут дело с самой бесстыдной, дикой башибузукской политикой восстания ленинской фракции... Это есть политика раскола..." . Дзержинский имел своё особое мнение и о заключении Брестского мира в 1918-м, и по "грузинскому вопросу" в 1922-м.

В предреволюционные годы имя Дзержинского приобретало всё большую известность: 19 апреля 1896 года он участвовал в работе I съезда Социал-демократической партии Литвы как представитель социал-демократической молодёжи; в конце декабря 1899-го на конференции в Вильно избран в Совет партии; в январе 1900-го делегирован на съезд социал-демократического Рабочего союза Литвы в Минске, на котором был избран в Центральный Комитет объединённой партии (СДКПиЛ).

Дзержинский "присматривался к жизни" простых людей. На вопрос "Что можно сделать, например, для улучшения положения крестьянина?" отвечал: надо поддержать "более симпатичную часть" деревни, дать ей образование, убедить крестьян в необходимости создания артелей на основах, не допускающих ничьей эксплуатации, поднять культуру. И после столкновения непосредственно с крестьянской "матушкой Русью" ему тяжко становилось на душе от "горестных мыслей": "Ведь не скоро добьёшься свободы, когда ещё такая чернь тёмная, эгоистичная в самом узком значении у нас является и долго ещё будет решающей... Пусть капитализм шагает как можно быстрее и разрушит эту варварскую крестьянскую Русь и усилит нашу рабочую армию", ведь только рабочие "могут пробудить деревню и понять её...".

Его раздражали бессмысленное прозябание, вынужденное безделье. И не случайно именно в эти годы у Дзержинского сформировалось отрицательное отношение к интеллигенции. Он был человек без "интеллигентщины", которая "убийственна для души. Она влечёт и опьяняет, как водка, своим мнимым блеском, мишурой, поэзией формы, слов, своим личным чувством какого-то превосходства. Она так привязывает к внешним проявлениям "культуры", к определённому "культурному уровню", что, когда наступает столкновение между уровнем материальной жизни и уровнем духовной жизни, потребности первой побеждают, и человек сам потом плюёт на себя, становится циником, пьяницей или лицемером. Внутренний душевный разлад уже никогда не покидает его". В российском интеллигенте, отмечал Дзержинский, было "два обособленных, почти не соприкасающихся друг с другом мира: мир мысли и мир действий, тончайший идеализм и грубейший материализм. Современный интеллигент совершенно не видит ни окружающей его действительной жизни, ни своей собственной. Не видит, потому что не желает видеть".

Позже председатель ВЧК целиком разделял политику высылки за границу и в отдалённые местности не только деятелей оппозиционных политических партий, но и научно-технических специалистов, литераторов, поэтов, философов, историков и других представителей интеллектуальной России.

Дзержинский отрицательно относился к творчеству некоторых писателей, например И. С. Тургенева: "Он учит только созерцать, а не бороться, он учит плакать, а не проклинать, он возвышает чувство, а не действие, душу, а не проявление её! Прочь с ним!" Зато любил книги об итальянском революционере, вожде национально-освободительного движения Джузеппе Мадзини и народном герое Италии, борце за объединение страны Джузеппе Гарибальди, роман Войнич "Овод", стихи Гёте. Читал произведения Мамина-Сибиряка об истории промышленно-заводского производства и жёсткой борьбе интересов и честолюбия на Урале.

Дзержинский интересовался историей, философией, психологией, но большее внимание всё же уделял политэкономии, потому что бороться против существующего строя можно было, лишь "зная его во всех мелочах и деталях".

Ещё юношей Феликс увлёкся чтением книг Прудона и Сен-Симона, философов Фихте, Канта, Гегеля. В последующие годы внимательно изучал работы русского философа, богослова и экономиста Булгакова, Маркса, Энгельса, Плеханова, теоретика народничества Михайловского, Джеймса Милля, экономиста и общественного деятеля П. П. Маслова. Он выработал для себя ряд правил изучения научной литературы, которые неукоснительно соблюдал и советовал следовать другим:

1) Запастись достаточным знанием для революционной работы, не бояться того, что в остальном можно "остаться дилетантами и полными даже невежами". Помнить, что "наука важна постольку, поскольку она может найти применение в жизни", общие же теории изучать, "чтобы заставить башку свою думать". При этом следует прежде всего приобрести "более насущные знания". Так, незачем усердно браться за метафизику, которая и мировоззрения практически видоизменить не может и не даст положительных знаний; "избегать застрять в философии, потому что она часто учит играть только словами и не имеет никакого, по крайней мере для нас, отношения к жизни".

2) Больше читать, изучать книги общественного содержания: исторические, по политической экономии, описания положения рабочих, сравнения России с Западной Европой, развитие производительных сил.

3) Если материал плохо усваивается, надо читать другую литературу, "менее мудрёные книжки, потом со временем поймёшь, что теперь непонятно, туманно и не ясно";

4) Не сразу можно одолеть требующие большой эрудиции книги. Чтобы вполне к ним критически отнестись, надо и теорию познания знать, и связь философскую между свободой и необходимостью, и массу других книг и наук философских. Самое главное, чтобы понять, что доказывает автор и как доказывает, а если нет покамест материалу, запасу для полемики с ним, то теперь это не важно, да и потом вряд ли важным будет.

5) Книгу читать с пером и помечать главные мысли, писать свой взгляд, чтобы потом проверить себя .

У молодого Дзержинского немало рассуждений о нравственности, альтруизме и эгоизме, о правде и лжи и о многом другом.

Нравственность он рассматривал как продукт развития общественных отношений, вытекающих из отношений экономических, и следует видеть разницу нравственных понятий у рабов, крестьян, рабочих на различной стадии их развития. Предметом спора с английскими учеными Джеймсом и Джоном Стюартом Миллями в этике стало учение об утилитаризме, в политэкономии — положение о трудовой стоимости. Феликс надеялся в теории утилитаризма найти объяснение причин того, почему люди придерживались и придерживаются различных нравственных понятий, как и почему понятия видоизменяются, как отражаются на субъектах. Он считал, что теория о нравственности "не нуждается, да и не должна быть догматической, то есть выставляющей известные нравственные понятия за верные, а другие за ошибочные". Он утверждал, что "удовольствия и страдания бывают сами противоречивы и разнообразны в гораздо большей степени, чем нрав[ственные] понятия", а превосходство умственных возвышенных наслаждений перед чувством вполне рационально, потому что "человек не может отказаться от этих чувств и потребностей, которые он приобрёл, как бы то ни было. Но суть не в том, чтобы объяснить, что человек поступает согласно со своими чувствами и потребностями, а в том, чтобы доказать, что чувства и потребности людей определяются пользой общ[ественной], классовой или личной)".

Что же касается альтруизма и эгоизма, то Дзержинский считал, что здесь нельзя провести резкую демаркационную линию. А чтобы понять мотивы поведения людей, необходимо поставить себя в различные условия, сопоставить поступки и условия, и "лишь только тогда можно будет говорить что-либо положительное о мотивах личности и кто он таков, альтруист или эгоист или ни то ни другое".

При этом следует иметь чёткое представление о соотношении таких понятий, как чувство и рассудок: "...Жизнь наша такова, что требует, чтобы мы преодолевали наши чувства и подчиняли их холодному рассудку. Жизнь не допускает сантиментов, и горе тому, кто не в силах побороть свои чувства... Нельзя питать чувства только ко всем вообще: все вообще — это абстракция, конкретной же является сумма отдельных людей. В действительности чувство может зародиться лишь по отношению к конкретному явлению и никогда — к абстракции. Человек только тогда может сочувствовать общественному несчастью каждого отдельного человека...".

Дзержинский с детства научился сочувствовать родным и близким, детям и женщинам, простому человеку. И сам не мог жить без любящих его людей. 2 января 1899 года он писал: "Мне трудно жить без любящих меня людей, абстракцией я никогда жить не мог". "Любовь, — считал он, — творец всего доброго, возвышенного, сильного, теплого и светлого". Но любовь родных, друзей и соратников всё же не могла сравниться со "всеискупляющим, воскрешающим чувством любви" к женщине, которое зависело от "всего нравственного склада человека". А "любить — это значит чего-то страшно жаждать", "слиться душой, взять у другого всё лучшее, пробудиться к жизни". Его письма любимым женщинам пронизаны эмоциями, искренностью и открытостью, рассуждениями о самом сокровенном. Он всю жизнь был благодарен матери, которая дала ему душу, "вложила в неё любовь, расширила сердце и поселилась в нём навсегда".

Сохранились письма к его первой любви — Маргарите Фёдоровне Николевой. "Я Вас люблю и так сильно, — писал 21-летний Феликс, — насколько способен и как никогда в жизни ещё никого не любил. В Вас сосредоточились все мои чувства, о которых я не знал раньше, так как делом был занят, а в деле не было ни времени, ни нужды рассматривать свои чувства. Чувство меня гнало к делу, я делом сгорал и о нём думал". Феликс Дзержинский полюбил её за то, что "она стоит на высоком нравственном уровне", в ней "много идейного", "она одна только может сказать правду в глаза, она обладает в высшей степени гражданским мужеством, и как же такой человек может не нравиться, особенно мне, жаждущему обладать этим качеством". Но "чем сильнее чувства, хотя и личные", тем более они значимы в общественном отношении, раз человек без жизни, борьбы и общества не может существовать". Во всех его письмах слова "дело", "борьба", "работа" являются ключевыми. "Личное наше счастье, — писал Феликс, — должно быть общая работа, поддержка в ней. Дело, работу мы ведь выше поставим друг друга...". Он допустить не мог стать невольником любовного чувства и его последствий, потому что тогда все "планы, вся жизнь должны будут очень и очень сузиться". И впоследствии его избранницами становились женщины, которые разделяли с ним все невзгоды.

Дзержинский выступал против института буржуазной семьи, потому что она "возникает почти исключительно из коммерческих побуждений; во-вторых, распутная женщина в семье клеймится ужасным позором, в то время как распутник-мужчина — обычное явление. Мужчине у нас разрешается всё, а женщине — ничего. Так разве можно считать примерными эти семьи, в которых женщине-рабыне противопоставляется деспот-мужчина, где коммерческие цели играют доминирующую роль?". Но более всего страдают от этого избалованные и изнеженные дети, любые прихоти которых удовлетворяются родителями, и они вырастают в "выродившихся, слабовольных эгоистов". Дзержинский советует сестре Альдоне воспитывать племянниц так, чтобы они ставили выше всего честность, ибо только "такой человек во всех жизненных обстоятельствах чувствует себя счастливым!".

Любовь к детям проходит через всю его жизнь. "Я люблю детей, — отмечал он, — так, как никого другого. Когда встречаюсь с ними, то сразу исчезает мое плохое настроение. Я никогда не сумел бы так полюбить женщину, как их люблю, и я думаю, что собственных детей я не мог бы любить больше, чем несобственных...". 9 октября 1905 года Дзержинский писал: "Аскетизм, который выпал на мою долю, так мне чужд. Я хотел бы быть отцом и в душу маленького существа влить всё хорошее, что есть на свете, видеть, как под лучами моей любви к нему развился бы пышный цветок человеческой души" . После рождения сына любовь к нему переполнила душу, будто в нём сосредоточилась вся его жизнь. Такое отношение к детям во многом предопределило его решение в 1921 году возглавить Комиссию по улучшению жизни детей при ВЦИК.

Все предреволюционные годы Дзержинский не только занимался самообразованием, но и самовоспитанием, считая, что у политического деятеля должна быть сильная воля. В 1899 году он писал: "Я буду тогда управлять собой и во всех обстоятельствах не падать духом. Я молод, как человек известных чувств, я не сложился ещё... Я ведь ещё не сформировался, во мне находятся самые противоречивые чувства, стремления, желания". Он начал с того, что старался анализировать свои поступки: "Что бы я ни сделал, я всегда спрошу себя, что меня побуждает... Сознательности мне трудно потерять. Какое бы чувство ни овладело мной, я должен спросить (и это долженствование чисто органическое) себя, зачем и почему? Больше всего — зачем? Это указывает на большее развитие рассудка моего, чем чувства. Я, кажется, всегда взвешиваю поступки свои и хотя иногда следую чисто инстинктивным побуждениям, так это потому, что сил или надобности противиться нет, но все-таки сознаю".

Он был исключительно самокритичным, стремился избавиться от недостатков: честолюбия, лености, некоторого пессимизма.

"Пружина воли, которая толкала его с неумолимой силой..." оказала решающее влияние на формирование других черт характера бойца, обладавшего "внутренним сознанием необходимости идти на смерть ради жизни, идти в тюрьму ради свободы и обладать силой пережить с открытыми глазами весь ад жизни, чувствуя в своей душе взятый из этой жизни великий, возвышенный гимн красоты, правды и счастья". Проза жизни выработала в нём некоторые "фаталистические чувства" — после свершившегося факта он "не вздыхал и не заламывал рук", отчаяние ему не было знакомо. Вера в справедливость своего дела не была сломлена тяжелейшими испытаниями: "И чем ад жизни хуже, тем громче и яснее слышу я вечный гимн жизни, красоты и счастья, и правды, нет места ни для жалости, ни для ненависти, ни для отчаяния. И жизнь даже, когда приходится влачить кандалы, может быть и есть радостна".

Конечно, Дзержинский не был аскетом, но аскетическая жизнь приучила его к ограничению своих потребностей. Он довольствовался самым малым. Так было и до и после декабря 1917 года. В нём было внутреннее убеждение, что он не имеет права жить лучше, когда миллионы людей бедствуют. Он не пил, не посещал питейные заведения, вообще органически не умел расслабляться и веселиться, главным было дело и еще раз дело: "Освободить рабочих от пут эксплуатации и принести им освобождение и счастье". Став одним из руководителей Советского государства, он говорил: "Мы, коммунисты, должны жить так, чтобы широчайшие массы трудящихся видели, что мы не дорвавшаяся к власти ради личных интересов каста, не новая аристократия, а слуги народа".

Величайшая скромность сочеталась в Дзержинском с величайшим самообладанием и смелостью. Ведя революционную работу, он был готов идти на тяжелейшие испытания тюремным режимом, совершать побеги, вести нелегальную работу. Впоследствии выезжал на фронт, руководил борьбой с бандитизмом, не раз был в критических ситуациях, требовавших большого самообладания и выдержки, пережил несколько покушений.

Дзержинского обвинят в жёсткой карательной политике, "красном терроре", назовут "апостолом террора", "душителем свободы". Но это был человек трёх революций и двух войн, в том числе Гражданской, в которой не существовало компромиссов, соблюдения норм и правил, кроме одного — уничтожить политического противника. Сегодня историки спорят о том, кто первым начал применять крайние меры насилия: белые или красные. Однако отметим, что спор ведётся не столько о причине, сколько о следствии. Ведь противостояние сторон, которое вело к крайним формам борьбы, шло с конца XIX века. С одной стороны, народ, доведённый до отчаяния, от экономических стачек перешёл к вооружённым восстаниям, с другой — царское правительство вводило военное положение, военно-полевые суды, применяло массовые расстрелы, провоцировало черносотенные погромы... В России только в 1909 году в тюрьмах томилось 170 тысяч человек. В 1907-м лишь в Варшаве было казнено 127, а в 1908 году — 184 революционера. В 1917 году, до того как большевики пришли к власти, а Дзержинский стал председателем ВЧК,террор охватил Россию. Все предреволюционные мотивированные эксцессы левых эсеров и против царских чиновников, анархистов-безмотивников, лихих бомбистов и револьверщиков померкли после Февральской революции. Акты самосуда, оскорбления и насилия, убийства и расправы были применены не только к сотрудникам охранных отделений, жандармерии и полиции, но и к сотням ни в чём не повинных морских офицеров, которых расстреливали на Балтике, в армии поднимали на штыки командиров полков. Почти половина помещичьих усадеб выгорела именно в 1917-м, а их хозяева были истреблены физически или изгнаны с нажитых мест. Война перевернула все представления о нравственности. За три года исчезло уважение к церкви и её заветам.

В условиях Гражданской войны политический режим, установленный партией большевиков (как и всякий другой), не мог бы удержаться и победить без широкого применения репрессий, методов насилия в управлении страной. Дзержинский был беспощаден к политическим противникам, лично занимался арестами и допросами, без суда и следствия решал судьбу людей, как это было в дни "красного террора", когда он лично проводил следствие и выносил приговор.

Почему он был жесток к представителям силовых структур царского режима и Временного правительства? Почему при рассмотрении дел жандармов у него, как правило, была только одна резолюция: "Расстрелять"?

Почему направлял в тюрьмы людей, зная, что "ни одно наказание, исходящее извне, никогда никого не может исправить, а только искалечит", тюрьмы "не исправляют, а лишь мучают, портят людей и отделяют их от общества". В предреволюционные годы в силу обстоятельств он общался не только с заключёнными и ссыльными революционерами, но и с представителями уголовного мира, "которые также тоскуют по родному краю и семье". Он старался изучить этих людей, их жизнь, понять, что толкнуло их на совершение преступлений, чем живут их души, и пришёл к выводу, что в большинстве случаев они стали заключёнными из-за произвола царской администрации.

А политические противники были носителями зла, они отстаивали режим угнетения и несправедливости, против которого Дзержинский вёл беспощадную борьбу. Но присуще ли было ему чувство мести? И да, и нет!

При решении судьбы противников советской власти, при подготовке документов ВЧК, определявших меры борьбы, Дзержинский невольно вспоминал кандальный звон, казни своих товарищей и тех, кого следовало наказать за беспредел в тюрьмах, на каторге и в ссылке... В памяти всплывали исправник Золотухин в Нолинске, жандармские полковники Сушков и Иваненко, начальник охранки Заварзин, стремившиеся завербовать его и сделать предателем, полицмейстер Ионин, "известный мерзавец" и каратель, расстреливавший арестованных; кровожадный судья Уверский, известный инквизитор, начальник земской стражи капитан Александров, Аксёнов, Котвиц, Лукашук, Люцинский, Якимчук, особенно усердствовавшие при избиениях арестованных стражников.

И ненависть Дзержинского к этому режиму, к этим "нелюдям" "сжималась в пружину, чтобы разжаться". Он был убеждён, что для них нет места в новом обществе.

Когда речь идёт о карательной политике советских органов безопасности в годы Гражданской войны, то нельзя забывать о состоянии российского общества на переломе эпох, когда решалась судьба миллионов людей, желавших избавиться от проклятого прошлого и веривших в возможность создания справедливого общества. Одним из таких революционеров-романтиков был Дзержинский. Конечно, он не верил, что можно преобразовать общество быстро, и знал, что в новом обществе ему не придется жить, потому что "кто так живёт, как я, тот долго жить не может. Я не умею наполовину ненавидеть или наполовину любить. Я не умею отдать лишь половину души. Я могу отдать всю душу или не дам ничего" . Поэтому старался "устроить свою жизнь короткую так, чтобы пожить ею наиболее интенсивно. Тюрьмы, каторга и ссылки сказывались на его здоровье. Несмотря на рекомендации врачей "умерить страстность в работе", он отдавал всего себя делу, стремясь приблизить "лучшее будущее" своего народа.

Современники в числе качеств "рыцаря революции" выделяют прежде всего: решительность, правдивость, душевную чуткость, бескорыстность, чувство справедливости, отсутствие ханжеского умиления.

Таким он стал во главе ВЧК при СНК 20 декабря 1917 года.